Бенджамин Франклин. Биография  - Уолтер Айзексон

Однако не все его письмо оказалось веселым. Трещина между становившимся все более радикальным дипломатическим агентом и королевским губернатором, имевшим друзей в высшем классе и соответствующие амбиции, постепенно и неуклонно расширялась. «Парламент не имеет права принимать законы, налагающие любые ограничения на колонии, — утверждал Франклин. — Я знаю, что твое мнение по этим вопросам отличается от моего. Ты абсолютно государственный человек»[331].

«Я хочу узнать побольше об этом чае», — обеспокоенно писал Франклин своему другу в конце 1773 года. Парламент еще более усилил оскорбление, нанесенное посредством пошлины на чай, новыми правилами, которые фактически предоставляли коррумпированной Ост-Индской компании монополию на торговлю. Франклин взывал к спокойствию, но бостонские радикалы под предводительством Сэма Адамса и «Сынов свободы» повели себя иначе. Шестнадцатого декабря 1773 года после массового митинга у Старой Южной церкви около пятидесяти патриотов, загримированных под индейцев племени могавков, отправились в порт, где выбросили в море триста сорок два ящика с чаем общей стоимостью десять тысяч фунтов.

Франклин был шокирован «актом вопиющей несправедливости с нашей стороны». Его симпатий к делу борьбы колоний за независимость было недостаточно, чтобы преодолеть изначальное консервативное неприятие власти толпы. Акционеры Ост-Индской компании «не являются нашими врагами», утверждал он. Неправильно «уничтожать частную собственность»[332].

В то время как в Бостоне происходило знаменитое «чаепитие», Англия была охвачена распрей, связанной с публикацией похищенных писем Хатчинсона.

Франклин выражал удивление, что его имя не упоминалось в связи с этим делом, и сообщал о «желании и дальше оставаться в тени». Но в декабре два человека участвовали в незаконченной дуэли в Гайд-парке, после того как один обвинил другого в краже писем. Когда второй раунд дуэли стал неизбежен, Франклин счел необходимым выйти на сцену. «Я являюсь тем единственным человеком, который получил и переслал в Бостон эти письма», — написал он в редакцию лондонской Chronicle в день празднования Рождества. Но не принес извинений. Это были не «частные письма, не переписка друзей», утверждал он: «они были написаны государственными чиновниками для людей, облеченных властью». В них содержался призыв «настроить метрополию против своих колоний»[333].

Роль Франклина в публикации похищенных писем давала козыри тем британским политикам, которые считали его источником неприятностей. В начале января его вызвали в Тайный совет. Заседание проходило в знаменитой комнате, получившей название «Кокпит», или «Арена для петушиных боев», потому что во времена Генриха VIII там проводились петушиные бои. Официальным поводом стало желание членов Совета получить информацию о петиции Ассамблеи Массачусетса с требованием смещения Хатчинсона с поста губернатора. Однако вскоре последовали исключительно вопросы о том, являются ли письма Хатчинсона, представленные Франклином в качестве вещественных доказательств, частными и каким образом они были получены.

Франклин с удивлением обнаружил среди присутствующих заместителя генерального прокурора Александра Веддербурна, неприятного амбициозного чиновника, голосовавшего против отмены закона о гербовом сборе и обладавшего (по выражению премьер-министра лорда Норта) «услужливой совестью». Было ясно, что политический вопрос о петиции с требованием отзыва Хатчинсона превращается в юридическое преследование Франклина на основе обвинения в публикации писем. Правительство, многозначительно заявил Веддербурн, имеет «право выяснить, как они были получены».

«Я думал, это политический, а не юридический вопрос, — заявил Франклин Совету, — и не пригласил с собой адвоката». «Доктор Франклин может получить помощь адвоката или отвечать без него, как ему заблагорассудится», — сказал один лорд из числа членов Совета. «Я хочу иметь адвоката», — заявил Франклин. На вопрос о том, сколько времени ему понадобится для подготовки материалов, Франклин ответил: «Три недели».

Для Франклина эти три недели оказались невеселыми. Весть о «Бостонском чаепитии» достигла Англии и еще больше подорвала симпатии к борьбе американцев за свободу. Его называли поджигателем, а как отмечал он сам, «газеты были наполнены резкими выпадами в мой адрес». Появились даже намеки на то, что он может быть арестован. Его компаньоны-акционеры из группы Уолпола выразили опасение, что его вовлеченность в дело может затруднить получение земельного участка, и поэтому он написал им о своем желании быть вычеркнутым «из списка компаньонов». (Эта просьба была сформулирована таким образом, что в действительности он не был исключен из числа компаньонов и остался акционером без права голоса[334].)

Тайный совет вновь собрался в Кокпите 29 января 1774 года. Произошедшее в тот день сражение заставило померкнуть все прошлые бои, для которых эта комната изначально предназначалась. «Были приглашены все придворные, — отмечал Франклин, — как будто для развлечения». В числе собравшихся членов Совета и зрителей можно было увидеть самых разных людей — от епископа Кентерберийского до жаждавшего реванша лорда Хиллсборо. Немногие сторонники Франклина, в том числе Эдмунд Бёрк, лорд Ле Деспенсер и Джозеф Пристли, пришли, чтобы оказать ему моральную поддержку. Позднее Франклин сказал, что это было похоже на «травлю быка».

Веддербурн, обладавший острым языком, говорил в своем часовом выступлении и умно, и безжалостно. Он назвал Франклина «основным проводником» (намекая на его успехи в изучении электричества) агитации против британского правительства. Вместо того чтобы сосредоточиться на достоинствах массачусетской петиции, он говорил исключительно о похищенных письмах. «Частная корреспонденция до сих пор считалась священной, — негодовал Веддербурн. — Франклин потерял право на уважение со стороны общественных институций и частных лиц». С отменным остроумием Веддербурн добавлял: «Впредь он будет называть эти письма вымыслом, а сам будет именоваться man of letters». За остроумием скрывалось серьезное обвинение. Бёрк назвал атаку Веддербурна «яростной филиппикой», а другой присутствующий описал ее как «поток злобных оскорблений».